Главный мушкетер Советского Союза недавно заявил о завершении актерской деятельности. В интервью он объяснил причины своего решения, рассказал о своем отношении к выбору детей, своих учителях, и почему он нарушает правила парковки.
– Михаил Сергеевич, недавно вы наделали шума, заявив об окончании своей актерской деятельности. Обычно актеров забывают – не приглашают сниматься в кино, режиссер в театре не утверждает на роли, – но вот чтобы заявить так, как вы «Я устал. Я ухожу», не могу вспомнить примеров.
– Я сказал, что рано или поздно мне придется уйти. У актеров много общего со спортсменами: если спортсмен не может делать то, что он делал раньше, то он уходит из спорта, и правильно делает. Это же касается и артистов.
Я не сказал, что ухожу сейчас, но надо быть готовым к этому. И я готов.
– И никакого сожаления?
– Нет. Надо соизмерять свои возможности с теми силами, которые есть. Если у товара истек срок годности, то продавать гнилье несправедливо.
– Но есть же примеры, когда актеры играли и в девяносто.
– Про таких говорят: играть они еще могут, но смотреть на это уже нельзя.
Нельзя обижать зрителя своей немощностью.
– То есть вы позаботились о людях?
– Их надо пожалеть. Не может девяностолетний стоматолог хорошо сделать зубы – руки уже не те. Это в любой профессии так.
Вот парализованного старика я могу сыграть убедительно.
– Если будет такая роль, согласитесь?
– Смотря, кто будет ставить.
Я понимаю, что постарел… Когда видишь немощных актеров или актрис, поневоле задумаешься: а стоит ли? ради чего? Если для здоровья, если сцена дает ему импульс для жизни, то может быть, стоит. Но, наверное, есть другие возможности.
Балетные не танцуют до восьмидесяти, и это правильно. То же происходит и с драматическими актерами, которые еще что-то могут, но запомнить сто пятьдесят страниц текста очень сложно. И физически не взберешься по лестнице, как Тибальд, и фехтовать так же проворно, как раньше, не получится. А если упадешь, то неизвестно поднимешься ли?
– Вам сказочно повезло в молодости с режиссерами – в театре Игорь Владимиров, в кино Виталий Мельников. Как получилось, что они выбрали вас?
– Наверное, случайность. Никакой закономерности тут нет. Я проследил свою жизнь, и знаете, не нашел никакой закономерности в получении главных ролей в кино и театре, равно как и встречах с композиторами Гладковым, Дунаевским и Рыбниковым.
В Москве встреч, конечно, было больше, и круг общения шире, но я выбрал свою судьбу. Мне очень повезло, что моими партнерами на сцене были Равикович, Петренко, Солоницын, Фрейндлих, сам Владимиров и многие другие замечательные актеры.
Кроме того, и режиссер был один из лучших у нас в стране.
Игорь Владимиров – мой театральный отец. Он, как папа Карло, который выстругал меня. Девяносто процентов на сцене я провел с ним. Он поощрял, ругал, хвалил, давал роли…
У меня вообще были хорошие учителя – и в институте, и мои родные, И не только Владимиров, но и Анатолий Равикович, и Алиса Фрейндлих. Это те три человека, у которых я всегда был под крылышком, получал от них советы и замечания. В кино у меня не было путеводной звезды – сам старался все сделать. А в театре слушал советы моих учителей.
– Чему вас учил Равикович?
– Всему – от грима до костюма. Ничего не ускользало от его внимания: «Вот это не надо одевать… Вот так лучше… Эту сцену пропускай, она не твоя».
– Откуда у них был такой вкус?
– Это врожденное. И еще сумасшедший опыт, видение как распределить действия персонажей, чтобы слепить это в одно целое.
– Вы настолько многогранны – кино, театр, музыка. А что вас привлекало больше?
– Конечно, театр. Разбрасываться везде было большой ошибкой. Музыка, фехтование, конный спорт шли на пользу моему драматическому ремеслу, но мне надо было остановиться и заняться чем-то одним.
Записывать пластинки, давать концерты – все это входит в меню артиста, но я брался за все – от мультфильмов до кукольного театра. Мне все было интересно, да и сил, энергии больше было. Сейчас этого уже нет.
Я очень много снимался в фильмах, в которых не надо было сниматься. Все эти ленты канули в Лету. Понимание, что не надо разбрасываться приходит с опытом.
– Вы упомянули Москву… Не было соблазна переехать в нее?
– Меня соблазняли и Марк Захаров, и Татьяна Доронина, и Олег Ефремов, но поскольку я однолюб, то остался верен театру, которому благодарен за то, что первым взял меня под свое крыло.
– Популярные актеры обычно избегают публичных мест, а вас можно встретить и на Невском проспекте, и в магазине…. Не смущает, что привлекаете внимание?
– Мне это не мешает. Конечно, были неприятные моменты, но я сумел отстраниться от этого, и не стесняюсь ходить в публичные места, хотя делаю это редко.
Что касается магазинов, то люблю ходить по ним, нужно помогать семье.
– Правда, что у популярности есть обратная сторона – она ограничивает круг общения?
– С одной стороны, она дает пропуск в элитные места. С другой, сложно познакомиться спонтанно, потому что тебя знают все, а ты – ни с кем, и это создает определенные неудобства.
Меня воспринимают не такой, какой я есть, а как образ, который появился благодаря моим ролям. Начиная общаться со мной, общаются с представлением обо мне, которому я не соответствую.
– Некоторые ваши коллеги говорили, что роли оставляли на них свой отпечаток. У вас было такое?
– Нет. Я предпочитаю отделять работу над ролью от своей личной жизни.
– Актеры вашего поколения говорили «я служу в театре». Сегодня уже не редкость, когда молодые актеры «работают» в нем. Вас это не коробит?
– Нет, я уже привык к этому, и не суюсь в их жизнь, потому что она не совпадает с моими представлениями о жизни театра.
Но тогда, в молодости, я попал в ту среду, которая меня многому научила. Тогда было истинное служение театру.
Сейчас меня это не интересует, я не совпадаю по образу мысли работы над ролью и спектаклем с теми, с кем занимаюсь этим, но это не мешает нам сотрудничать.
– Так сильно изменились принципы режиссуры?
– Я просто не обращаю внимания. У меня свой путь, свои привязанности к тому или иному способу постановки спектакля. Поэтому, если я с чем-то не согласен, то просто не делаю то, что просят.
– «Кто в молодости не был радикалом, тот лишен сердца. Кто в зрелости не стал консерватором, тот лишен ума». Этот афоризм Черчилля про вас?
– Нет…. Консерватором я стал, но ума у меня не прибавилось (улыбается).
Консервативные чувства, мысли, поступки, образ жизни мне ближе, чем современный. Он мне чужой, я его не понимаю.
Я не стал бы спорить с Черчиллем, но по поводу ума он переборщил. В определенном возрасте все без исключения впадают в маразм. Те, кто понимает, что с ними происходит, умные, а тех, кто не замечают этого, можно только пожалеть.
– Как вы думаете, в нашем времени могли бы прижиться Игорь Владимиров или Георгий Товстоногов?
– Бесспорно. Это те люди, которые не смогли бы отказаться от тех ценностей, которые восприняли с молоком матери.
Товстоногов не любил, когда ради пиара на сцене происходили вещи несовместимые с ремеслом актера. Я до сих пор слушаю его лекции, их довольно много в интернете, и согласен с каждым его словом. Они до сих пор актуальны.
– Сегодня принято ругать девяностые годы, их называют «лихими». Вас не смущает, что почти все те «лихие» люди, которые были тогда, в принципе, выросли на ваших «Мушкетерах»?
– Не смущает, и эти лихие годы я как-то упустил, не успел посмотреть, что тогда происходило. Все это прошло мимо меня и никак не коснулось.
Многие говорят, что в девяностые не было работы. У меня она была всегда – в девяностые, и в двухтысычные, и в любые времена. Я только успевал отказываться. Другое дело, что она была не такой, как мне хотелось бы, ведь я же застал лучшее время – тот же «Старший сын» Вампилова, Дюма в кино, и театральные работы были на другом качестве драматургии.
Сейчас выбор огромный, но люди почему-то разучились выбирать. Почему-то выбирают гнилые яблоки. Думаю, что при желании можно найти и чистоплотный материал.
– Неужели и криминал девяностых прошел мимо вас?
– Меня это не коснулось.
– Но они же были…
– Были… Но знаете, я не снимался ни в одном фильме про бандитов, не играл ни зэков, ни мафиозо.
– Получается, искусство не оказывает никакого влияния на людей?
– Я ориентируюсь на Пушкина: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». Мне кажется, нужно иметь чувство меры и внутреннюю цензуру. Потому что начинать надо с себя, надо научиться цензурировать себя. У врачей есть закон «Не навреди». Вот и артист должен понимать, что он может навредить.
Мне сегодня трудно найти роль положительного персонажа, такого, который не навредил бы детям. Я снимался в сказках, озвучивал мультфильмы, но то, что я делал, можно было показать родителям и детям.
– Вы показывали свои работы родителям?
– Естественно, они смотрели их.
– И вы ждали их оценки?
– Я образно. Есть песни с матом, их я спеть бы не мог. Наверное, есть такие исполнители, которые могли бы спеть их своим родителям, но я никогда не смог бы.
– Как, по-вашему, почему так получилось, что сегодня так мало снимают сказок для детей? Почему Гарри Поттер у детей популярнее условного Чебурашки?
– Я не читал Гарри Поттера, возможно, это очень выгодная коммерческая литература. Я не против диснеевских мультфильмов, они очаровательны, смотреть их можно сколько угодно. Но детское кино у нас в запущении. Надеюсь, это временное явление, и на материал для детей будут обращать внимание более серьезно.
– Вы снимались в «Маме», его до сих пор смотрят…
– Не могу сказать, что «Мама» самый идеальный фильм. Мне ближе наш фильм «Новогодние приключения Маши и Вити». Если мне предложат сняться в детском фильме, с удовольствием соглашусь, но функции режиссера детского кино мне не по плечу.
– Было три версии «Мамы» – советская, английская и румынская. Вы сами пели во всех версиях?
– В английской версии за меня пел роковой артист из Англии, я только открывал рот, у нас с ним, наверное, есть что-то общее в интонации, поэтому все думают, что пел я.
В румынском варианте мы пели все сами, выучили текст.
Кстати, английская версия самая лучшая, потом наша, румынская – самая худшая.
– Как вы думаете, это нормально, что священнослужители начали учить детей в школах?
– Замечательно! Лучше христианского воспитания представить себе трудно. Оно чистое и одухотворенное. Церковь плохому не научит.
– Замечаете изменения в городе за последние годы? Что вам нравится или не нравится?
– На девяносто девять процентов нравится все.
– Даже уборка снега?
– Это природное явление, которое раз на раз не приходится.
Но то, что происходит в городе, какими гигантскими шагами он меняется, трудно было ожидать. И метро, и стадионы, и дороги, и озеленение! В общем, огромное количество плюсов.
Я вспомнить не могу, чтобы в те времена, когда был маленький, можно было зайти в троллейбус или автобус, и были свободные места. Мы с трудом добирались до школы, института, кругом были толпы и очереди.
Я уж не говорю о продуктах, которыми завалены магазины. Я уже боюсь в них ходить, потому девяносто девять процентов товаров, которые лежат на полках, не знаю что это. Продуктовые магазины, как Эрмитаж. Что хочешь, все есть! Это фантастика!
– Но вот градозащитники бьют тревогу: то одно историческое здание снесли, то еще одно. Даже начальник Следкома Бастрыкин встал на их сторону…
– У меня нет такого ощущения, я не нашел тех зданий, которые снесли. Возможно, это было связано со строительством новой сцены Кировского театра, когда снесли ДК первой пятилетки, это казалось необычным.
Нет-нет, я считаю, что город с каждым годом становится краше и краше. Недаром москвичи, которые приезжают к нам в гости, говорят: «У вас город все хорошеет и хорошеет».
Да, после зимы бывает пыльно, но надо подождать грозу в начале мая, она все смоет.
– Из известных деятелей культуры градозащитников поддерживает только кинорежиссер Сокуров. Вам не хотелось бы им помочь?
– Я не вижу пока того, что из нового могло бы испортить город. Он преображается, улучшается.
Правда, я живу в центре, на Мойке – там такая красота и чистота. Море туристов! Они гуляют на Дворцовой круглосуточно.
– Ваши окна выходят на Мойку?
– Да, прямо напротив дома, где жил Пушкин…Но сейчас проблематично выйти из дома – то велосипедисты, то бегуны, то выступления на Дворцовой. В общем, не выйти, не войти.. Но вот когда Пол Маккартни выступает на Дворцовой, можно и подождать…
Знаете, я вижу только плюсы – настолько обожаю город. До головокружения. Очень люблю его людей и все, что с ним связано. Петербург – мой самый близкий друг.
– Что любите показывать в городе своим гостям?
– Я очень не люблю гулять с друзьями по городу, потому что чаще всего не они сморят город, а город на меня.
А самые любимые места? Мой дом. Угол Дворцовой и Мойки. Фантастическая красота! И Летний сад, и Марсово поле, и Михайловский сад…
– Десять лет назад вы возглавили движение по борьбе за права курильщиков. Какие успехи?
– Это формальность. Меня попросили, я согласился. Никакой борьбы за курение не вел, соблюдаю все правила. Если попросят, отойду в сторону покурить.
Никаких затруднений не испытываю. Дома курю, в машине курю, в театре курю, на съемочной площадке курю. Для меня необязательно курить в ресторане, могу выйти.
– Но курильщикам обещали вернуть курилки в аэропортах и поездах. И не вернули.
– Кое-что вернули. В Пулково есть курилка в вип-зале. Они есть не во всех городах, но кое-что возвращается.
Но все это необязательно. Я тоже думал, что если не покурю, умру. Оказалось, ничего страшного. Потерпеть ради других имеет смысл. Вот в поездах дальнего следования, правда, я сделал бы один вагон для курящих, это никому не мешало бы.
Я всю жизнь мечтал бросить курить, пока не получается. Но я не против того, чтобы в общественных местах не курили.
– Городская пресса часто пишет, что вы нарушаете правила парковки…
– Это не умышленно, и я с удовольствием плачу штрафы. Как правило, всегда, когда вижу, что стоянка запрещена, спрашиваю разрешения у полицейских: могу я оставить машину на несколько минут, чтобы зайти в аптеку? Иногда же, чтобы припарковаться, надо сделать большой круг. По-человечески они понимают:«Только на десять минут».
Но так, чтобы специально нарушать…. я не могу, мне стыдно и неудобно. Не такой уж я злостный нарушитель.
И бывают же непредвиденные обстоятельства.. А просто поставить машину в неположенном месте и пойти в ресторан, такого у меня не было. И потом я научился находить подворотни, где можно поставить машину.
– Сегодня модно обсуждать новую этику. Как вы относитесь, например, к феминизму?
– Не обращаю внимания и с друзьями такие темы не обсуждаем. У нас другие темы для обсуждения.
– А друзей у вас много?
– Конечно, нет. Иных уж нет… Друзей много не бывает. Если есть один друг, это уже счастье.
Мои друзья, в основном, актеры, но есть и старые школьные. Дружить надо с младых ногтей, потом все уже притупляется. Когда появляется семья, то часть друзей отпадает, и сам больше уделяешь внимание детям и внукам.
– Вас не удивил выбор сына: сначала музыка, а потом вдруг политика?
– Нет. Жизнь развивается, идет своим путем, всему свое время. Не буду специально приводить пример, как артист Рейган стал президентом…
В жизни возможны разные варианты, но в данном случае сын сам определял свою судьбу, без моего участия. По своей воле я только отдал в музыкальную школу при консерватории.
– Он не советовался с вами: пойти ему в политику или нет?
– Нет. Все в его руках. Я ему сказал: «Ориентируйся на время, на город и на своих близких».
Равно как и Лиза. Я не хотел, чтобы она была актрисой, мы ее готовили для поступления на журфак университета. Но все, что она сделала, это ее собственные усилия.
– Довольны ее успехами?
– Не жалуюсь. По крайней мере, у Лизы, в такой профессии, как у нее, редко бывает такое везение, когда есть и роли, и замечательный театр. Думаю, она получает от профессии максимальное удовольствие.
– «Пора-пора-порадуемся на своем веку» звучало, как девиз вашей жизни. Порадовались?
– В общем, да. Тогда были молодые годы, и трудно было не совместить радость с работой. Было и везение. Кто бы мог подумать, что я, вчерашний студент, получил лучшую в мире мужскую роль. Не каждому артисту удается такое сыграть. Это везение.
Но это еще и случай. Я не рвался на пробы «Мушкетеров». Из Одессы приехала группа, сделали пробы. И это было выигрышный билет. В фильме были и музыка Дунаевского, и фантастические партнеры, и материал удивительный, дефицитный в то время – кругом производственная тема, и вдруг – романтическая!
– Роль Сильвы в «Старшем сыне» тоже был удачей?
– Тоже счастье привалило. Я служил в армии, приехал в увольнительную в Ленинград, и зачем-то зашел на «Ленфильм». Это и решило мою судьбу – меня увидел помреж и попросил придти на пробы, как только вернусь из армии.
– А что сегодня радует?
– Семья. Больше ничего радовать не может. Меня интересуют мои внуки, как они растут на моих глазах – первый шаг, первое слово, общение с ними.
Самая большая радость, которая есть у меня, мой близкий круг общения с родными, супругой, детьми, внуками и актерами, с которыми мне пришлось прожить всю жизнь, начиная от Вали Смирнитского и кончая Сергеем Мигицко. Я до сих пор общаюсь с Алисой Бруновной Фрейндлих. Мы с ней знакомы семьдесят лет и до сих пор в приятных отношениях.
Дата интервью: 2023-05-25
