Одно из редких интервью легендарной актрисы советского кино. О том, почему она не любит журналистов, роли юмора и как она согласилась сниматься в фильме "Мама" она рассказала в интервью.
Мордюковой — тяжелое испытание.
— Знаете, Саша, не в обиду вам будет сказано, я не знаю, о чем с журналистами говорить, потому что часто спрашивают полную ересь.
Звонят отовсюду — я кидаю трубку. И говорю: «Вас тучи, а я одна».
Спать порой ложусь и думаю: «Слава тебе, Господи, и сегодня от интервью отделалась». Хотя у нас есть актрисы, их ночью разбуди, они побегут интервью давать.
Меня журналисты ненавидят, я им столько планов порушила; они запланируют со мной интервью, я подумаю-подумаю, да и пошлю их к черту. Так некоторые что делают: сами все выдумывают.
Они никак не знают, чем меня достать, а я не знаю, как себя с ними вести. Все спрашивают, есть ли у Тихонова мигрень, или могут, например, написать от моего имени: «Нонна Мордюкова сказала, что всегда будет молодой». Читаю, в ужас прихожу. Да я про здоровье всегда с большой осторожностью говорю.
Никто и никогда не спросит про простую русскую бабу, про народ про наш. Никому это не интересно. Мы живем только на одном кислороде — это простой русский народ. Ну запомните вы это!..
Я и роли такие играла, в них всегда был простой русский народ с большой буквы. Все равно думаю, что пробью я эту линию. Когда фронтовик с сухими ключицами не может себе цигарку купить, какую ему хочется, — а у него это последняя радость в жизни! — когда я это вижу, мне плакать хочется…
Да для меня наша тетка старэнька с одним зубом во рту главнее всех, она такие перлы выдает! Перепечатайте ее мысли на самой дорогой рисовой бумаге и сделайте по ней программу нашей жизни. Вот такое мое убеждение. Что говорит та тетка — это и есть литые зерна нашей жизни.
Все, что я сейчас сказала, я говорю на любых высоких сборищах, в глаза. Мне-то чего бояться? Он сегодня министр, завтра не министр, а я пятьдесят лет Мордюкова.
— И что? Неужели Вас слышат?
— В этом трагедия жизни. Когда я училась в школе, я видела, что в старосты класса шла не самая умная девочка, но с большим бантом и которую к школе подвозили на отцовской машине.
А была у нас в классе совсем другая девочка, по фамилии Симонова. Тихая, худенькая, кадычок у нее торчал, двоечница она была страшная и сидела всегда на последней парте. Жили они очень бедно, у нее была такая торба через плечо, на которой был привязан калиновый куст.
Так вот, эта девочка была помешана на стихах Некрасова, и, когда было большое начальство, учительница просила ее прочесть что-нибудь из Некрасова. Она тихо читала, шейка у нее была тоненькая, торба и калиновый куст…
Помню, заканчивала она всегда жалобно-жалобно: «…как, на соху налегая рукою, пахарь заду-у-у-умчиво шел полосою». Учительница злилась и говорила: «Живей читай». А она отвечала: «Так тяжело же ему…»
Может, и сам картежник Некрасов не понимал так, как читала эта девочка. И когда я сегодня вижу, как какой-нибудь Жириновский пытается петь
патриотические песни, сразу вспоминаю эту девочку — до нее Жириновскому не дойти никогда.
— Хорошо. Но в главной героине фильма «Мама» уже ничего нет от той девочки. Или есть? Мать, которая готовит угон самолета и в конечном итоге губит своих же детей…
— Мать, в каждом своем поступке, любыми красками, делами, словами, любую канитель затевает только ради того, чтобы помочь своим детям. Будь то фильм, будь то жизнь…
Цели матери всегда одинаковые — кинуться, спасти свое дитя. Я не раз играла мать, но в каждой моей работе был один и тот же позыв — спасти свое дитя. А краски были разные, их я с режиссером всегда находила. И в этой картине исключения не было.
Я долго не могла понять, почему она решилась угнать самолет, а пока не могу понять поступок, мне трудно играть. Спрашиваю Дениса Евстигнеева, режиссера картины: «Зачем они угоняют самолет?» Он не может мне объяснить, на потолок смотрит. Как будто что-то там шукает.
И вдруг звонит Эрнст. (Я думала, что это имя, я тогда и не знала, что его Константином зовут.) Я говорю: «Вы знаете что, Эрнст, я вас уважаю, но объясните мне, зачем угоняют самолет?» Он мне отвечает: «Нонна Викторовна, мы вам заплатим в долларах» — и называет сумму… Тут у меня внутри что-то екнуло. Представляете, какие мы сволочи?..
Говорю Эрнсту: пусть приедет автор и объяснит, зачем они угоняют самолет. Но никто мне ничего добром не объяснил, как сообразила сама — так и сыграла.
— Хотя бы денег-то в долларах заплатили?
-На той картине я прибарахлилась. Купила шубу норковую и две машины — стиральную и посудомоечную, правда, как пользоваться ею, так толком и не знаю. Всегда я с техникой не в ладах. Помню, когда была в США с картиной «Комиссар», меня поселили в гостиницу «Медисон-Америка». А там весь номер был какими-то кнопками напичкан, я боялась к ним даже прикоснуться. Так и жила, ничего, кроме душа, не включала.
— До этого фильма Вы долго не снимались. Почему?
— Наше нынешнее искусство не для таких, как я. Вот моя девочка с торбой и наши бабы, которых я играю, — это мой кислород, моя жизнь, я без этого не могу.
После фильма «Родня» я не снималась восемнадцать лет. И восемнадцать лет страдала без кислорода…
Я за эти годы перечитала массу сценариев, я была как прилежный чтец. Но моего ничего не было. Не было девочки с торбой.
От многих ролей приходилось отказываться? Ну и что?! А я вольная, я с Кубани.
Тетку в тельняшке с цигаркой в зубах, которая наливает девочкам водку в заляпанные стаканы, я не буду играть никогда. Никогда!
Значит, такая моя судьба — остаться в памяти зрителей той, которой я была.
— Нонна Викторовна, а какой была ваша мама?
— Колхозницей, но человеком искусства. Я вся в нее. Помню такой случай. В Большом театре проводился всесоюзный конкурс сельской художественной самодеятельности, в котором принимали участие мама, мои сестры и я.
Да мы-то сильно и не пели, только дома по деревням. А меня выключили из конкурса. Сказали: Нонна — профессиональная актриса.
Смотрю я на маму — она и радостная, и не радостная. Ну, сорок семь лет бабе было, что это, возраст? Ну, детей много? Ну и что?
Спела она в тот вечер как богиня, у нее альт был необычайной красоты. Но после выступления мне сказала: «Знаешь, доченька, я больше не буду участвовать в этом конкурсе, чувствую, что заберут меня в больницу и я с нее не выйду». А в глазах у нее столько горя. В скорости ее и не стало, рак проклятый съел. Веришь, мне ее до сих пор не хватает…
Знаешь, почему ты сегодня у меня в доме? Потому что ты деревенский и мама у тебя деревенская — дыхание у нас схожее. Для меня это самое главное в жизни.
Мне с утра звонил один крупный издатель, просился в гости, какие-то фотографии ему мои нужны. Отказала. Тут все бросай и фотографии им ищи…
— Люди, с которыми раньше сводила жизнь, остались только на фотографиях или им есть еще место в сердце? Для Никиты Михалкова, например.
— Никита, он, во-первых, на десять лет моложе меня. Когда мы работали в картине «Родня», он был такой вздорный красавец, с нефтяными, втягивающими глазами. Образованный мальчик.
А меня, честно говоря, всегда притягивали мальчики из интеллигентных семей, с дворянской кровью. Никита как раз и оказался таким. Я никогда не влюблялась в глаза, в плечи… Поступок! Вот что для меня всегда было главным. Завернул что-нибудь — вот думаешь: ах ты скотина! Фраза. Образованность. В одного идиота влюбилась только потому, что он Байрона читал на английском языке.
— А что еще притягивает в людях?
— Люблю юмор. Если бы вы были знакомы с Мишей Талем, знаменитым шахматистом, то влюбились бы в него, как и я.
Его жену уволили из Театра киноактера. И так случилось, что мы пошли в гости к нашему генеральному директору «Мосфильма» Ивану Александровичу Пырьеву. А Пырьев был скверный игрок в шахматы (ну то есть парковый, которые в парке играют), но за шахматы готов был родину отдать.
Так вот эта актриса просила мужа: «Мишка, проиграй ему! Он меня на работу возьмет!» А Таль не проиграл. И она обиделась. «Лор, я не мог. Он так плохо играет…» — говорил ей Таль.
— Юмор спасал Вас в жизни?
— Нет, эта схема худая. Уж когда плохо, надо бронхами рыдать, а не юморить.
Дата интервью: 2007-07-07
