Советский и российский актёр театра и кино, народный артист России. Снимался в фильмах "Я шагаю по Москве", "Несколько дней из жизни Обломова", "Макаров", "День выборов" и др.
– Евгений Юрьевич, вы появились в кино – я имею в виду вашу роль в фильме «Я шагаю по Москве» – эдаким незадачливым мальчишкой. Не секрет, что часто характер артиста сказывается на его ролях. Скажите, в жизни вы тоже такой?
– Нет, я намного сложнее, чем те образы, которые создавал. Любой человек в жизни намного многообразнее. Чаще всего мы сами себя не знаем. Вот вы можете мне сказать – кто вы такой?.. Познать самого себя сложнее всего.
То, что мы, актеры, делаем на сцене или на экране, как правило, это использование одной из граней своего характера, какие-нибудь наблюдения, бывают неосуществленные мечтания.
Спросите у ребенка, кем он хочет быть, один вам скажет – летчиком, а другой – космонавтом. Я очень рано решил, что стану актером, потому что у актеров есть возможность пережить несколько жизней и можно быть всем. Мне всегда казалось скучным заниматься всю жизнь одной профессией.
– Вот вы сказали, что познать самого себя сложно. А вы смогли познать себя?
– Отчасти это можно, и я имею о себе представление. Каждый человек вольно или невольно играет в жизни какой-то образ, как правило, бессознательно. Вернее даже будет сказать, что этот образ – его психологическая одежда. Артисты, именно артисты, в этом смысле относятся к себе более трезво, в отличие, скажем, от музыкантов. Артист сам является инструментом и, чтобы достичь желаемого успеха, он должен хорошо знать себя. Другими словами, он должен знать свои слабости и делать из своих недостатков достоинства.
– К сожалению, я не знаю все ваши роли, но мне кажется, что ваши герои – это какие-то вечные меланхолики?
– Я не понимаю, что вы подразумеваете под вечной меланхолией. Мне кажется, что вы знакомы, в основном, с моими ролями в кино. У меня были различные роли и никакой вечной меланхолии у меня нет. Я вообще человек не меланхолический. По гороскопу я – Стрелец, так какой же я меланхолик?! Я в какой-то степени даже рискованный человек.
– Чем же вы рискуете?
– Как Стрелец я всегда стремлюсь куда-то в неведомое и особенно не страхуюсь.
– И много было провалов, когда вы рисковали и не страховались?
– Нет, провалов особых не было. Если говорить о профессиональной деятельности, то актерских провалов просто не было. Были работы, которые я любил меньше, другие больше, но провалов у меня никогда не было. Может, это даже к несчастью. Мне интересно испытать, что такое провал.
Если говорить о внешней стороне, то у меня довольно счастливая судьба. У меня не было стремления к карьерному росту, и я никогда не добивался положения в театре или в кино. То, что я стал сниматься в кино в 17 лет и стал популярным артистом, я не ставлю себе в заслугу: так распорядился Господь.
– Кто-то повлиял на ваше решение стать артистом?
– Да никто не влиял, я даже не знаю, почему так получилось, видно, на роду написано. В 49-м году папа сам сделал телевизор, и тогда меня потрясло кино, которое хлынуло на меня с экрана.
Все детство я занимался кукольным театром, выступал в школе, дома. Я, можно сказать, был профессионалом этого дела, все декорации и куклы делал сам. Позже написал письмо Сергею Образцову, и артисты его театра курировали меня. Все это продолжалось до 7 класса, пока мне это не надоело и все естественным образом перешло в человеческое актерство.
Родители никогда меня не стимулировали к моим занятиям театром, но и не запрещали. Они были благодарными зрителями. Они очень любили театр и кино, у них был культ МХАТа. Они очень хорошо знали актеров, их судьбы. Когда я в 16 лет закончил школу и собрался поступать в театральный институт, то они очень мягко старались отвести меня от этого шага.
– Почему?
– Потому что это очень рискованная профессия с неясной перспективой. Кроме того, у меня была тяга к литературе, и они советовали мне поступать на филологический факультет.
Сейчас мне 52 года и актерская профессия – моя основная профессия. Но есть еще две сопутствующие профессиональные ипостаси – это театральная режиссура и литература. Вот недавно у меня вышла книга.
– О чем вы пишете?
– «О чем?» – неуместный вопрос. Если писатель может рассказать, о чем его книга, то ему лучше писать доклад.
– Извините, мне показалось, что вы пишете мемуары.
– Нет, нет. Это проза, публицистика. Я и журналистикой немного занимался – писал статьи в свое время для журнала «Советский фильм».
А сейчас вышла моя книга «Не я», в ней я кое-что подсобрал на 200 страниц, ведь моя первая повесть была опубликована в 1983 году. В эту книгу я включил и пьесу моего сына «Пришельцы».
– Общаясь с актерами, я заметил, что они практически все вспоминают своих учителей.
– У меня было много учителей и мне повезло с ними. Моей крестной мамой на театре была Цицилия Львовна Мансурова, исполнительница принцессы Турандот вахтанговского спектакля. Моя бабушка была с ней знакома и обратилась к ней с просьбой перед моим поступлением в институт, чтобы она прослушала меня и дала оценку – имеет ли смысл мне поступать. И она меня поощрила.
Моим первым театром стал Театр имени Ленинского комсомола. В 1966 году я закончил театральное училище имени Щукина и был принят в труппу Анатолия Васильевича Эфроса, который в то время возглавлял этот театр. Там я работал с более-менее моими сверстниками – Збруев, Ширвиндт, Державин, Гафт. Имел счастье общения с Софьей Владимировной Гиацинтовой, которая тогда была уже в преклонных годах.
После театра Ленинского комсомола работал в театре Советской армии с главным режиссером Андреем Алексеевичем Поповым. Его я тоже считаю одним из своих учителей.
Знаете, я никогда не имел отдельного учителя, на которого бы я молился. Я постоянно учусь у всех – у детей, у молодых актеров. Но есть люди из профессионального круга, само общение с которыми не то чтобы чему-то научило, а обогатило. В театре имени Моссовета это – Ростислав Янович Плятт, Вера Петровна Марецкая, Фаина Георгиевна Раневская.
Мне, можно сказать, посчастливилось общаться и с Серафимой Гердовной Бирман. Она была очень резким человеком, в чем-то даже ортодоксальным. В начале 70-х я играл в паре с Пляттом в спектакле «Несколько тревожных дней». Это пьеса о конфликте отцов и детей. Я помню, как вышел после спектакля на улицу, был сильный мороз, и вдруг слышу, как кто-то меня догоняет. Я был потрясен тем, что за мной бежала Серафима Гердовна. Когда она подошла ко мне, то сказала: «Молодой человек, приятно видеть на сцене человека с позицией». Вот тогда, может быть, впервые я стал осознавать, что у меня всегда была позиция. Это такое подсознательное понятие, но очень важно осознанно относиться к своей позиции, к тому, что ты принимаешь, а что нет.
Вообще я общался со многими мастерами, которых уже, к сожалению, нет. Я всегда восхищался дарованием своих коллег, особенно старшего поколения. Но в то же время, как бы я ни восхищался, это никогда не сковывало моего творческого начала. Я никогда не был под властью чьего-либо творческого авторитета.
– Вы не собираетесь написать воспоминания о тех, с кем общались?
– Вы знаете, воспоминания пишут все. Мое пристрастие к литературе никак не связано с мемуаристикой. Я занимаюсь литературой из интереса проанализировать собственный опыт. Мне интересно построить какой-нибудь образ на бумаге, потому что в театре или в кино всегда есть компромисс. Вот Михаил Михайлович Ромм, посмотрев фильм «Я шагаю по Москве», сказал, что я должен играть Достоевского. Это были пророческие слова – потом я действительно играл Алешу Карамазова.
Если режиссер, как говорил тот же Ромм, сможет реализовать свой замысел на 30 процентов, то это уже можно считать удачей. Театральная или кинорежиссура, как политика, это – искусство возможного. Режиссер через других людей реализует свой замысел, через людей, которые имеют свою самоценность, свою живую душу, и он должен с этим считаться, использовать это, раскрыть их и через них выразить себя. На бумаге же все в чистом виде – ты и бумага. Тут нет и не может быть каких-то посредников.
– Как вы думаете, Евгений Юрьевич, можно ли говорить о том, что сегодня есть новое поколение актеров?
– Конечно. Всегда есть яркие представители любого поколения.
– Признаюсь, я смогу назвать два, ну максимум пять имен. А если вспомнить 50-е, 60-е годы, то какие имена, какое созвездие дало ваше поколение советскому кино!
– Больше, чем надо, никогда не бывает. Хорошего много не бывает. Способных людей много, талантливых немножко меньше, великих людей вообще единицы.
Сейчас как-то стало принято называть друг друга великими, чем, я считаю, люди унижают себя. Это от невежества. Люди как-то не понимают, что употреблять несоответствующие эпитеты, особенно по отношению к покойным, неприлично, покойный ответить не может. Вот умерла Мария Владимировна Миронова, царство ей небесное. Она действительно была крупной личностью, но зачем ее называть великой актрисой?! Она была хорошей эстрадной актрисой и только в последние годы стала пробовать себя на драматической сцене. Она даже сама в одном интервью сказала, что называть ее великой актрисой совершенно некорректно.
Гением русского театра ХХ века был Михаил Чехов. Гениальным был Станиславский, родоначальник нового, эстетического направления, нового взгляда на эстетику театра, а не столько системы, которую поминают.
– То есть, говорить о мрачном будущем русского театра и кино, как это делают многие критики, не стоит?
– О каком мрачном будущем можно говорить, когда у нас столько дарований, что любой западной стране и не снилось! У них одного или двух дарований хватило бы, чтобы гордиться ими несколько веков. Но мы как-то небережно относимся к нашим талантам, у нас это как бы само собой разумеющееся. Я не знаю, почему, но у нас гораздо больше одаренных людей, чем на Западе. В западной цивилизации больше развиты технологии и в технике, и в искусстве, но вот что касается изобретательства или художественного творческого открытия, там с этим хуже. Наши художники работают вопреки обстоятельствам, а западные коллеги благодаря им.
– В начале беседы вы сказали, что артист должен очень трезво относиться к себе. Простите за каламбур, но судьба многих известных артистов оборвалась именно из-за злоупотребления алкоголем.
– Сам я к этому никогда не был пристрастен, но это происходит от того, что эта профессия… Мало-мальский значимый артист так себя отдает, так себя тратит, что порой ему просто не хватает сил, а где их почерпнуть? Тут встает вопрос адаптационной системы. У каждого это по-своему – кто-то адаптируется через спорт, кто-то через другое. Другие же прибегают к самым примитивным системам допинга. Да, единицы страдали алкоголизмом, но разговоров было больше. Работать профессионально артистом и быть алкоголиком – нереально.
– Ну, а судьба Алейникова?
– К сожалению, я не был знаком с ним, но могу причислить его к своим учителям. Я боготворил этого артиста, и для меня он остается тайной. Но судьба его нетипична. Во-первых, он чисто кинематографический артист и очень мало сделал, хотя мы до сих пор помним эти крохи. Невероятный был артист, вроде бы ничего и не делал, но это настолько западало людям в душу.
Но я еще раз хочу сказать, что он не был театральным артистом, а когда работаешь в кино, бывают паузы, и очень большие. И тут люди от нереализованности прибегают к алкоголю. Но все это – единицы. На самом деле, если человек начинает пить, то он очень быстро теряет профессиональную пригодность.
– Как вам нравится, что ваши коллеги стали заниматься политикой?
– Это их просто пытаются использовать…
– Простите, но, кажется, они сами используются.
– Что значит «сами используются»? Тут разные есть подходы. Некоторые делают это искренне, это соответствует их политическим взглядам. Другие это делают от нищеты, потому что положение артиста всегда было незавидным, и не надо театр путать с шоу-бизнесом, с его колоссальными доходами.
Но в большинстве случаев это делается по взглядам. Например, я знаю людей, которые поддерживают коммунистов. На мой взгляд, они заблуждаются, но они искренне заблуждаются. Я не поддерживаю коммунистов, но я люблю их, как своих коллег. Нас объединяет прежде всего профессиональное единство, а политические взгляды мы оставляем за скобками и даже не говорим на эту тему. Да и что тут говорить? Я считаю, что в наше время поддерживать коммунистов – это несчастье. Искренне поддерживать коммунистов может только человек, который не разобрался в своей внутренней философской структуре, в своем сознании. Как правило, это человек неверующий или человек своеобразно интерпретирующий веру. Сказано ведь: «Богу – богово, а кесарю – кесарево».
– А вы поддерживаете кого-нибудь?
– Я никого никогда не поддерживал. Я могу поддержать какого-нибудь политика в определенных действиях, но это не значит, что я буду поддерживать его во всем. Скажем, когда были выборы, я голосовал за Ельцина, потому что голосовать за Зюганова было смешно.
Я не считаю, что политика можно поддерживать априори, давать ему своеобразную индульгенцию. Они такие же люди, такие же сомневающиеся, страдающие, ошибающиеся. Я могу сказать, кого никогда бы не поддержал – это политиков националистического, экстремистского толка. Мне ближе политики взвешенные, близкие к золотой середине.
– Расскажите о вашей дружбе с Никитой Михалковым.
– С Никитой мы познакомились еще в студии при театре имени Станиславского, которым руководил тогда Михаил Михайлович Яншин. И я, и Никита, и Инна Чурикова, и Виктор Павлов вышли из этой студии. Потом мы встретились на фильме «Я шагаю по Москве», но тогда мы еще не дружили. Мы подружились с ним на фильме «Перекличка», тогда нас очень сильно связали дружеские отношения. В те молодые годы эта дружба была самой сильной из моих дружб в моей жизни. Думаю, в его тоже. Она выражалась, конечно, в творческом сотрудничестве. Например, свой первый фильм во ВГИКе он снял по моему сценарию.
– Снимались у него вы тоже из чисто дружеских отношений?
– Кстати, у него я не так уж много снимался. Самое обидное, что мне не удалось сняться в роли Трелецкого в «Неоконченной пьесе для механического пианино». В то время попал в автокатастрофу в Чехословакии, мне сделали две операции, и Никита ждал меня полтора месяца. Кончилось тем, что он сам снялся в этой роли.
А то, что я делал у него в фильмах, так это все было шутя-играя. Я имею в виду наши импровизации в «Рабе любви» или «Обломове».
Вот сейчас я снимался в его последней картине «Сибирский цирюльник» в роли великого князя Михаила Александровича, а сам Никита играет Александра III. Кстати, этот фильм – самый дорогой финансовый проект в Европе.
Вообще мы с ним настолько творчески понимаем друг друга, что нам даже не приходится говорить. Мы молча понимаем друг друга. Мы с Никитой, можно сказать, люди, сопряженные какой-то жизненной линией. Но теперь у него свой круг обязанностей – он руководит своей фирмой, Российским фондом культуры. Поэтому сейчас мы общаемся, конечно, меньше.
– Я вижу, у вас дома очень много религиозной литературы и культовых вещей. Вы очень верующий?
– Я не знаю, очень я верующий или не очень. Я пытаюсь идти по тому пути, который определил Христос. При этом я очень толерантно отношусь к верующим других конфессий.
Вообще я мирный человек, могу не принимать какое-то качество или воззрение в человеке, но – Боже упаси! – чтобы не принимал самого человека.
– С верой жить проще?
– Я не думаю, что с верой жить проще. С верой жить правильнее.
Дата интервью: 1997-12-11
