Известный композитор рассказал почему нет принципиальной разницы между советской и современной эстрадой. Рассказал он и о том как он предлагал Борису Гребенщикову вступить в союз композиторов, что в рок-музыке есть личности и почему он писал в разных жанрах.
– Андрей Павлович, наверное, вы уже знаете, какой подарок к нынешнему юбилею для вас будет самым приятным?
– Юбилеев у меня было уже много, и к подаркам я отношусь спокойно. Самым лучшим в этот раз, поверьте, будет успех у слушателя моего нового крупного сочинения. Его премьера состоится в октябре на юбилейном фестивале моей музыки, который будет называться «Сотворение мира продолжается».
На нём состоится премьера рок-мюзикла «Синяя птица». В своё время я написал музыку к одноимённому фильму, потом моя дочь самостоятельно написала музыку к театральному спектаклю по этой пьесе Метерлинка. Поскольку у нас есть опыт написания музыки вдвоём – так мы писали музыку к сериалу «Петербургские тайны», – то мы решили работать вместе и в «Синей птице».
– Удивительно, в вашем возрасте люди становятся больше консерваторами, а вы рок-мюзиклы пишете!
– Сейчас на одной местной студии пишется диск, где мои песни будут исполнять самые модные и современные группы, начиная со Шнура.
– Его песни от ваших отличаются, мягко говоря, очень заметно. Как вы сами относитесь к тому, что он делает?
– Мне многое нравится из того, что он делает, но, прежде всего, он мне нравится как личность, я немного с ним знаком. То, что он делает на сцене, это маска. На самом деле он очень спокойный, образованный и интеллигентный человек, интересующийся и философией, и историей. Недавно сняли фильм к 60-летию Победы, о блокаде Ленинграда, он был ведущим этого фильма и написал хорошую песню в стиле военных лет.
– Судя по вашему фестивалю, можно предположить, что ваша творческая жизнь полноценно продолжается.
– Вообще-то, да. Перед мюзиклом «Синяя птица» я сделал сюиту «Уличные мелодии в смокингах». Я выбрал самые известные свои мелодии из кинофильмов, где они звучали по полторы-две минуты в исполнении аккордеона, гитары или саксофона, и сделал симфонические транскрипции для филармонического оркестра. Мне кажется, что сегодня не хватает такой легкой музыки, новая современная музыка часто очень сложна, а продолжения линии «Штраус – Гершвин – Дунаевский» нет.
На моём фестивале состоится ещё одна премьера совершенно нового произведения – «Прощание с …». С возрастом мы всё чаще с чем-то, с кем-то прощаемся – с молодостью, мечтами, друзьями, любимыми женщинами. Но это не погребальное сочинение, не реквием, а просто ностальгическое произведение. Потому что ещё остались друзья и мечты. Это произведение очень важное для меня, оно довольно крупное, почти как симфония – около 20 минут.
– Вы почти 40 лет руководите отделением Союза композиторов в своём городе. Какова разница в отношениях союза с властью в прежние времена и сейчас?
– Разница, конечно, есть. Тогда было намного сложнее в идеологическом и эстетическом плане, но при этом мы получали от власти финансовую поддержку – концерты и фестивали, которые устраивал наш союз, да и само его существование финансировал город.
Сейчас полная идеологическая и эстетическая свобода, и полная свобода от финансов. Финансово мы должны выживать сами. От города союз получил здание на 25 лет с правом субаренды. Часть служебных помещений мы отдаём в аренду, два концертных зала иногда предоставляем для проведения симпозиумов или концертов. Заработанных таким образом денег хватает для содержания очень небольшого штата и оплаты коммунальных услуг.
– И сколько членов в вашем союзе?
– Немногим больше двухсот. Из них две трети – композиторы, и треть – музыковеды.
– Тихон Хренников рассказывал, как он, в бытность председателем Союза композиторов, спасал музыкантов от репрессий. Ни один композитор при нём не был посажен или расстрелян, но при этом власть гнобила их другим путём…
– Да, да, они это умели. Это мы знаем.
– Скажите, как вы помогали музыкантам, когда возглавили ленинградское отделение?
– Это было уже другое время, меня избрали спустя десять лет после смерти Сталина. Руководить музыкой было трудно, но там, где искусство носило более массовый характер и имело дело со словом – кино или литература, – было ещё сложнее. В нашем союзе могли придраться к композиторам-песенникам: «Почему музыка у вас упадочная, цыганская?» Не более того. В крупные произведения композиторов особенно встревать боялись, потому что ничего не понимали в симфониях и балете, придирались в основном к текстам песен и стилю.
– Сейчас Союз композиторов стал более демократичным?
– Дело в том, что наш союз имеет академическое направление, и по уставу в него принимаются композиторы, имеющие высшее консерваторское образование. Или, в крайнем случае, имеющие очень яркое дарование.
– Шнур может стать членом союза?
– Борис Гребенщиков хотел вступить, мы сидели с ним, и я ему рассказывал, какие секции есть в нашем союзе, – симфонической музыки, камерной, хоровой, детской, секция фольклора, музыковедческая. Ещё есть секция массовых жанров, но там, в основном, продолжаются традиции советской песни. У нас нет ни одного композитора, работающего в стиле рок. Гребенщикову я сказал, что было бы разумнее создать ассоциацию рок-музыкантов или свой союз. К тому же надо учесть и слишком разный образ жизни рокеров и членов нашего союза. Мы разговариваем всё-таки немного на разных языках. Безусловно, там есть талантливые люди, и если бы меня спросили: «Кого вы можете выделить как талант?», то номером один я назвал бы Шевчука, потом Гребенщикова, Макаревича, и ещё мне нравятся песни Матвиенко, который пишет для «Любэ». Представитель этого жанра у нас в союзе – Корнелюк, он закончил консерваторию и автор симфонии. Его приём в союз прошёл очень гладко, но он, к сожалению, практически не принимает участия в его жизни.
– Вы были депутатом многих советов. Заседания и съезды не мешали творчеству?
– Ещё как мешали и отвлекали! Тем более, что у нас любили приглашать на заседания в райком, горком или в обком почему-то именно к 10 утра. Если посидишь на таком заседании часа два, то, считай, день насмарку. Но в каждом отрицательном явлении надо искать что-то положительное. Так, благодаря этим заседаниям и сессиям, я стал ценить время, и если знал, что меня недели две никто не будет беспокоить, в это время старался сконцентрироваться и писал больше. Я даже научился писать, сидя в президиумах.
– Например, что так написали?
– «Песню о друге» из фильма «Путь к причалу».
– И сидящие рядом начальники вас не раскусили?
– Нет, я писал не нотами, а буквами. Каждая нота имеет своё буквенное обозначение, так я и записывал мелодии.
– Часто мелодии рождались вот так, на ходу?
– Я обратил внимание, что мелодии чаще появлялись, когда я находился в движении. Как-то мы отдыхали в Юрмале, я гулял по пляжу, и во время этой прогулки родилась мелодия романса «Мохнатый шмель». Это бывало и в других случаях, например, если я ехал в автобусе.
– Вы ездите на автобусе?
– И тогда ездил, и сейчас тоже. У меня есть некая собственная теория о том, что нельзя абсолютно разрывать с прошлым, нельзя менять свой образ жизни, который был у тебя в молодости. От этого человек быстрее стареет. Нужно делать то, что ты делал, будучи молодым – проехаться в метро, сходить в магазин.
– И вы это всё делаете?
– Не ежедневно, но часто. К тому же, если жизнь похожа на схему «квартира – машина – учреждение – машина – квартира», психологически это очень давит на человека.
– Как вы думаете, почему оттепель 60-х годов дала стране столько новых имен в поэзии, музыке, кино, на эстраде, и почему свобода 90-х породила лишь одну попсу?
– Если говорить о серьёзной музыке, то после Стравинского, Прокофьева, Шостаковича, Шнитке больше ничего значительного не было. Никаких принципиально новых идей не появилось, и не случайно сейчас очень много возвращений – неоклассицизм, неоэкспрессионизм.
– Получается некий тупик?
– Получается, что так. «В искусстве сейчас пересменка», – так говорил наш земляк Валерий Гаврилин.
– Сам он при этом писал великолепную музыку.
– Да, согласен с вами.
В искусстве, в истории культуры всегда бывает некий взрыв, после него затишье, потом снова взрыв. Например, все попсовые песни сегодня – это абсолютно советские эстрадные песни 60-х годов.
– Но те песни до сих пор поют, как ни странно.
– Я имею в виду не талант, а стилистику. Сегодня пытаются делать песни по тому же принципу, что и раньше – чтобы запомнили. Но сегодняшние песни ещё отличаются и внешним антуражем – электронной оркестровкой, светом, костюмами, хождением по сцене. Принципиально ничего нового с художественной точки зрения в этом нет, это всего лишь гарнир.
– Значит, зря в пятидесятые «Ландыши» ругали?
– Ругань не соответствовала объекту. Я не скажу, что эта песня гениальная, она простенькая. Если бы её пел я, то делал бы это немного с юмором. А на неё тогда все так обрушились, что можно было подумать, что это гимн фашистов.
– В советские годы были модны письма деятелей общественности с протестом против чего-то или кого-то. Вас привлекали к подписанию таких писем?
– Что касается искусства, то нет. Сейчас я с удовольствием подписал бы коллективное письмо против «Фабрики звёзд».
– Вас не смущает огромное количество песен уголовно-криминального жанра?
– Меня это коробит, и моей первой реакцией было изумление. Я хорошо помню, что в прежние времена и по радио, и по телевидению были трансляции опер, балетов, симфонических концертов. По наивности раньше я думал, что зря ругают власть, которая старалась воспитывать народ на классике. Но, оказалось, что, когда всё стало дозволено, симфонии и балеты никому не нужны. Такое ощущение, что народ только и ждал перестройки и свободы, чтобы запеть блатные песни.
– На фоне которых «Мурка» покажется такой романтичной…
– Да-да. Ко мне как-то обращались за интервью с радио «Шансон», но я отказал им.
Конечно, если популярные жанры выстроить в ряд, то рок-музыка сегодня на первом месте. Там есть личности и есть поэзия. Как-то раз я читал стихи Кинчева и удивлялся, какие замечательные у него стихи, и никак не мог понять, как их понимает молодёжь, которая орёт на его концертах? В его стихах очень много ассоциаций.
– Вы автор шлягеров, балетов, симфоний. Как вы совмещаете написание и серьёзной, и лёгкой музыки?
– Знаете, это в какой-то мере заслуга времени, в котором я жил. В этом была даже какая-то внутренняя потребность. Шостакович тоже писал популярные песни. Бернстайн написал не только «Вестсайдскую историю», у него есть и симфонии, и оратории.
– Идеи ваших опер, балетов очень неожиданны. Вы написали оперу «Пётр Первый», балеты «Мастер и Маргарита», «Пушкин», и даже – что невероятно! – мюзикл «Капитанская дочка».
– Я где-то читал, что император Александр III предлагал Чайковскому написать оперу «Капитанская дочка». Если говорить про «Петра», то на Западе о нём было написано около двадцати опер, а у нас ни одной.
Помню, как я рассказывал Ираклию Андроникову свою идею балета «Пушкин», и Андроников задал мне только один вопрос: «Немой Пушкин?» Этот недоуменный вопрос Андроникова заставил меня задуматься над тем, чтобы пушкинское слово зазвучало на сцене. Так в «Пушкине» появились хор, чтец, певица, которая поёт народные песни, собранные Пушкиным.
– Как вы писали музыку к фильмам – читали сценарий или смотрели отснятый материал?
– Сценарий не является для меня источником вдохновения. Признаюсь, что до сих пор так и не прочитал роман Беляева «Человек-амфибия». Для меня главным было посмотреть отснятый материал, увидеть работу оператора, понять замысел режиссёра, увидеть игру актёров. Тогда я начинаю чувствовать, какая музыка нужна.
– Ваша музыка, чаще всего, грустная. Это свойство вашего характера?
– Когда я ещё не думал о профессии музыканта, моими любимыми писателями были такие романтики, как Грин, Паустовский. Мне до сих пор нравится такая светлая романтическая литература. Если в моей музыке бывает минорная тональность, то это, скорее всего, светлая печаль, но не печаль, оставшаяся на всю жизнь.
– Позволяет ли ваше начальственное положение в Союзе композиторов говорить, что вы дружили с коллегами?
– В конце 80-х – начале 90-х годов все творческие союзы прошли стадию разбрасывания камней. Союз композиторов был под угрозой распада. Это как раз совпало с тем, что я собирался уходить с поста председателя, слишком долго я этим занимался. Но меня уговорили остаться. Если бы я ушёл, то союз, возможно, разделился бы и мог бы потерять своё уникальное здание, которое так необходимо для композиторов.
Личная дружба с другими композиторами, конечно, была. Естественно, есть те, которые относятся ко мне негативно, но я могу гордиться, что у меня были замечательные отношения с Валерием Гаврилиным, Вениамином Баснером, Микаэлом Таривердиевым, к сожалению, ушедшими из жизни. И сейчас у меня добрые отношения со многими коллегами.
– Вы были председателем комиссии по творческому наследию Гаврилина. Это формальность, или комиссии удалось что-то сделать?
– Был получен президентский грант, и с его помощью начато издание собрания сочинений Валерия Гаврилина; уже вышло два тома. Вышли также его дневники, и каждые два года проходят фестивали его имени.
– Смоется ли когда-нибудь с Петербурга клеймо «великого города с областной судьбой»?
– Думаю, что да. Я в это верю, но для этого нужно время. Для уничтожения этого ярлыка нужно не только строить аквапарки, и, таким образом, приобщаться к современному уровню цивилизации. Очень важно соблюдать и чисто питерские традиции. Это и восстановление исторической части города, которая славится на весь мир и важна не только в архитектурном плане. Важно и создание культурного пространства, например, если будет сооружён, наконец, памятник Чайковскому, то почему бы рядом не открыть небольшой концертный зал?
– Вы написали, наверное, одну из лучших песен о Москве «Я шагаю по Москве». Почему же так и не написали такой же замечательной песни про родной город?
– Как ни странно, но написать песню про Москву легче. Писать песню про Петербург и для поэта, и для композитора гораздо сложнее, потому что подсознательно влияет великая культура Петербурга. Когда только вспомнишь, что здесь жили Пушкин и Чайковский, невольно понимаешь, что это должна быть не просто песня, а песнь. Москва всё-таки попроще, она демократичнее, открытее и эмоциональнее.
– 75 лет – самое время для написания мемуаров. У вас, если не ошибаюсь, до сих пор их нет?
– Я поручил написать их моей жене, и эта книга скоро выйдет. Она будет называться «Андрей Петров. От Шостаковича до Шевчука. Страницы из ненаписанного дневника». Она написала не только обо мне, но и о моих друзьях, интересных встречах. Будут в ней и портреты тех, с кем я работал, – Евгения Евтушенко, Эльдара Рязанова, Георгия Данелия, Юрия Тимерканова.
– Наверное, будут и забавные истории?
– Конечно. Например, о встрече Хрущёва с композиторами на приёме по окончании их съезда. Никита Сергеевич сначала долго рассказывал о международном положении, потом про сельское хозяйство, и только потом перешёл на культуру. В какой-то момент он сказал: «А самую лучшую симфонию всех времен и народов написал…», тут он закашлялся и стал наливать воды в стакан. Пока он наливал, все композиторы затаили дыхание и вытянули шеи – кто же? А Хрущёв выпил воды и сказал: «Карл Маркс».
Дата интервью: 2005-08-08
