Старшее поколение актеров расстерялось в новых условиях, считает Евгений Леонов-Гладышев. В интервью он рассказал о том, как мог бы сыграть роль Шарапова в фильме "Место встречи изменить нельзя", своей пенсии, о бабушке, служившей подполковником "СМЕРШа", и почему после вуза выбрал кино, а не театр.
– Евгений Борисович, после окончания ЛГИТМиКа вы выбрали не театр, а кино?
– У меня был довольно успешный дебют – на четвертом курсе снялся в фильме Юлия Рогова на «Ленфильме», и когда заканчивал институт, было много предложений, весь стол был завален сценариями. Причем, настоящими. Сейчас так писать не умеют, везде только диалог: он-она, он спрашивает, она отвечает. Никакого авторства.
Наверное, то, что я не пошел в театр – моя стратегическая ошибка. Меня Копелян буквально за руку тащил на просмотр в БДТ.
– И вы не пошли?
– Нет, но потом меня пригласил Садчиков в Александринку. Он пригласил также Людмилу Чурсину и Александра Демьяненко. Чурсина осталась, а Демьяненко сразу отказался. Я репетировал с Гавриловым, говорят неплохо, но вдруг в меня закралось сомнение. Я понял, что этот театр вообще не мой. В нем работают фактурные, крупные актеры, а я со сцены смотрелся блохой. Вежливо откланялся и ушел.
Все последующие годы работал в кино, сам снимал, как режиссер, для телевидения. Несколько лет назад вернулся в драматический театр, потому что глубоко убежден, что только в профессиональном драматическом репертуарном театре, подчеркиваю – репертуарном, где есть творческая дисциплина, можно сохранить художественные ценности драматического искусства.
Антреприза – чемоданный спектакль, все декорации и костюмы умещаются в одном чемодане. Люди собираются, за месяц делают спектакль тяп-ляп, и ездят по городам, зарабатывают деньги. Это их право. Иногда даже очень хороший актер беспомощен в антрепризном спектакле. Я не понимаю, как «Дети солнца» можно забабахать за три недели. Мы репетировали этот спектакль пять месяцев.
– Правда, что Говорухин планировал снимать вас в роли Шарапова в фильме «Место встречи изменить нельзя»?
– Это вечная путаница. Я не планировался, а пробовался. На эту роль пробовались и Абдулов, и Никоненко. Говорухин искал Высоцкому возрастную пару. Потом вышел на Конкина.
– В одном интервью вы говорили, что у вас было другое решение этой роли.
– Я предлагал его. Если внимательно перечитать «Эру милосердия» братьев Вайнеров, то Шарапов пришел в МУР из военной разведки. Он был тертый калач, а у тут получился тюха-тюхой. Аркадий Вайнер сам говорил мне, что был недоволен этим.
– Но в фильме есть упоминание про разведку.
– Сказано, но сказать можно все, что угодно, даже, что он Гамлет. Ему повесили иконостас на праздник, видно, что ордена серьезные. Но ведь надо же быть еще ярким антиподом жигловской философии: «Вор должен сидеть в тюрьме». А как он его посадит – подкинет заточку в карман или кошелек – не важно.
История называется «Эра милосердия». О том, что надо милосердно относиться даже к преступнику после такой страшной войны. Конкин пытался это играть, но ему чего-то не хватило. Чем сильнее был бы Шарапов, тем сильнее было бы противоборство философии Жиглова и Шарапова. Это было бы интереснее. Но Высоцкий задавил его своей личностью, своей трактовкой роли. Просто задавил! Конкину надо было искать краски, палитру значимого человека, а он начал сходить на лиризм. Хотя в целом он там на месте.
Естественно, другой актер сыграл бы по-другому, потому что актер тоже является режиссером своей роли.
– У вас с Конкиным не только трактовки разные, но и похожая судьба: взлеты и – неизвестность.
– Не знаю, какие причины для неизвестности были у Конкина. У меня простые. В 1992 году я снял неплохой фильм «Высшая мера». Его никто не видел, не потому что его положили на полку. Убили продюсера Сергея Михова. Фильм так и лежит в Белых столбах, его показывали на фестивалях, Алексей Серебряков получил главный приз за лучшую мужскую роль, а я за режиссуру.
Кино в то время рухнуло. Надо было жить, зарабатывать. Мы сделали несколько концертных бригад и ездили по Ленинградской области с концертами.
Когда кинопроизводство начало возрождаться, я снял сериал «Дом надежды». Приехал Аркадий Инин, он был автором сценария. Посмотрел. «Женя, мне нравится», – сказал он. Но снять удалось всего четыре серии из двенадцати, потому что было возбуждено дело против директрисы. Как только она получила 70 тысяч долларов на съемки, пропала на следующий день. Найти ее помог бывший полковник КГБ. Был суд, она получила шесть лет, условно, правда, но денег так и не нашли. Я до сих пор уверен, что на них она купила квартиру через подставное лицо.
Продюсер был серьезный, занимался строительным бизнесом. Он сказал: «Извини, Женя, я не ожидал, что у вас в кино так воруют». «Я не могу отвечать за всех, я занимался творчеством». Так я потерял этот проект, хотя и продал снятые четыре серии на Рен-ТВ, вернул все деньги к удовольствию продюсера. Инин написал сценарий еще нескольких серий, но мне уже было не этого.
– Ваша фильмография насчитывает более пятидесяти фильмов..
– Я не считал.
– За это время вы снимались с разными актерами. С кем-то получилось подружиться?
– Во-первых, это Владимир Ивашов. У нас разница была в возрасте пятнадцать лет, но мы с ним крепко подружились на съемках «Морских пограничников». Месяца полтора шли съемки на Дальнем Востоке, а потом у меня случился человеческий конфликт с режиссером, и он меня снял. Написал телегу в студию: «Снимаю Гладышева с роли за счет постановочных. Сниму другого актера». Это был конфликт из-за женщины – не моей и не его.
О том, что меня сняли с роли, я узнал в аэропорту, когда вместе с Ивашовым должны были лететь на Дальний Восток. Подошла администратор и сказала: «Евгений Борисович, верните билет, вы сняты с роли». Для меня это было шоком. «А какие причины?» – спросил Ивашов. «Режиссер ошибся в нем психофизически. Евгений «не ложится» на роль». «Что за ерунда? – удивился Ивашов. – Я видел отснятый материал. Он отлично играет. И если так, то я тоже никуда не лечу». Света Светличная отвозит нас домой, а на следующий день я вернулся в Ленинград. Так мы стали с ним дружить.
Потом он несколько раз приезжал, когда я сделал фестиваль «Солдаты армии искусств» в 1995 году. Он продолжался несколько месяцев, на нем побывали все самые известные артисты. Буквально перед закрытием позвонил Володя: «Женька, я не смогу приехать – руку сломал». «Как сломал?». «На стройке». «Какая стройка? У тебя все уже построено». «Ты не понял. Я на стройке работаю». На фестивале он выступал с гитарой – читал стихи, пел. «Приезжай все равно. Почитаешь стихи, получишь гонорар». Он приехал, и читал Блока. Фестиваль был ко Дню Победы, а он читал Блока. Непонятная история.
– Писали, что Ивашов погиб на стройке…
– Нет, у него было очередное прободение язвы, и когда привезли в больницу на операцию, выяснилось, что нет консервированной крови. Он несколько часов просто лежал на столе. Евгений Жариков позвонил какому-то генералу, всех подняли по тревоге, кровь привезли, но Володя не вышел после наркоза.
Еще могу назвать Александра Панкратова-Черного и моего крестного отца в кино Ролана Быкова. До сих пор дружу с Василием Мищенко. Он ушел в режиссуру, снял сериал «Батюшка» и «Атаман».
– Православные судя по названиям?
– Деревня, храм, деревенский участковый милиционер.
– А как у вас с православием?
– Нормально. Православный. Крещенный. Христианин. Но не более того. Я не ортодоксальный. Раз в месяц приду в храм, грешки замолю, свечки поставлю, пожертвование дам. Дело даже не в Господе Боге, сколько в вере вообще. Надо верить во что-то, понимаете? Потому что безверие привело нас к тому, что творится вокруг нас.
В «Атамане» у меня нестыдная роль. Съемки были серьезные – снимали на Кипре, в Москве, в казачьих станицах на Кавказе.
– Вы верите, что казаки существуют?
– О чем вы говорите! Конечно. Немножко есть ряженность в мегаполисах. Большевики не всех вырезали. Пошла новая генерация, новые поколения. Это же национальность.
Там, где мы снимали сериал, на Дону, преступность практически нулевая. Донские казаки сохранили все костюмы дедушек и бабушек. Там живет мой однофамилец, начальник казачьего кадетского корпуса. Я нескоько раз был у него на занятиях. Верховая езда, фехтование, казачий национальный танец, прыжки с парашютом.
– Казачьи прыжки с парашютом?
– А почему нет? Вы думаете, казаки только на шашках должны драться?
– Актеры советского поколения раздраженно говорят, что сегодня зрители смотрят не те фильмы, дескать, все эти квн камеди-клабы, сериалы. Может, в чем-то они и правы, но разве не актеры, согласившись сниматься в сериалах, приучили зрителей к такому кино?
– Не надо забывать, что телевидение никакого отношения к искусству не имеет. Может, я ошибаюсь, но это мое мнение. Это шоу, это бизнес.
Вы можете спросить: а как же телевизионное кино? Его снимают кинематографисты за деньги телевидения. Телевизионное кино – это сплошные продюсеры. Когда я читаю титры, мне смешно – креативный продюсер, исполнительный продюсер, главный продюсер, продюсер телеканала. Одни продюсеры! И каждый – бывший стоматолог. Каждый из них имеет свое художественное мнение, и это привело к тому, что сегодня режиссер-постановщик уже не капитан на корабле. Его могут в пять минут снять с работы, как и актера, и аргумент будет один: «Весь мир так работает!». Простите, но мир так не работает.
Я застал еще те времена, когда в газетах писали: «Появился новый вид искусства – телевидение». Все ждали, что оно станет таким же видом искусства, как театр, балет, кинематограф, живопись, драматургия. Ничего подобного! Прежде всего, это бизнес, развлечение, политическая трибуна, электронная газета, и в чем-то ликбез для обывателя.
– Но разве канал «Культура» похож на бизнес?
– Он хоть как-то соответствует названию, потому что рассказывает о культурных ценностях. Другие каналы их не создают, у них это не входит в задачу.
Старшее поколение, о котором вы говорите, просто растерялось, они не смогли адаптироваться к новым художественным реалиям жизни. Почему не снимается Николай Бурляев? Он принципиально не снимается, живет своим фестивальным движением.
Я принадлежу к среднему поколению кинематографистов, но, понимаете, мне трудно переступить через фундаментальные качества, заложенные во мне профессионально нашими мастерами. До смешного доходит. Спрашиваю: «Кто режиссер?». «А, вот эта девочка». «Погодите, вчера другая снимала». «Так у нас пять режиссеров».
Когда я смотрю «Убойную силу», то вижу, что это лоскутное одеяло. Этот сериал снимало много режиссеров, и у каждого было свое видение материала и конкретного персонажа. Один мне говорил: «Женя, мы делаем народную иронию относительно наших офицеров МВД. Ищи юмор, ищи..». «Играть полного мудака?..Замечательно!». Вдруг приходит Снежкин и говорит: «Женя, ты боевой офицер, чего ты придурков играешь? Ну-ка, давай пожестче, ну-ка давай офицера. Тебя в «Бутырку» сажали, подставляли, туда-сюда…». Когда потом все это выстраивается в сериал: первая серия, вторая, пятая, семнадцатая, и я вижу, что персонаж «пляшет». Последовательной эволюции образа нет.
– Вы всю жизнь прожили в Петербурге. Неужели вас не звали перебраться в Москву?
– Не звали, да и желания не было. Жить надо в Петербурге, а работать в Москве – это самое лучшее решение. Я безумно люблю Москву, потому что вся актерская юность и зрелость связаны с «Мосфильмом». Парадокс, но у меня, петербургского актера, не было ничего серьезного на «Ленфильме».
– Почему?
– В родном отечестве пророка нет. «Женьку мы каждый день в коридорах видим. Зачем его? давайте кого-нибудь другого поищем», – говорили на «Ленфильме». Все значимые для меня роли были только на «Мосфильме». И я поймал себя на мысли: в Питере считают, что Леонов-Гладышев московский актер, а в Москве – питерским.
Сегодня москвичи снимаются в Москве, а петербуржцы кое-как в Питере, но если нужно медийное лицо, то приглашают москвичей. Петербург остался без звезд. Один только Миша Боярский остался, мой большой друг, у нас с ним в армии койки рядом стояли. Мы вместе служили на Черной речке, а потом меня забрали в Ансамбль песни и пляски Ленинградского военного округа.
– И вы пели и плясали?
– Пел в хоре, играл на ударных, а потом начальник ансамбля полковник Запорожец стал отпускать в штатском на съемки «Фронт без флангов». Сценарий написал Цвигун под псевдонимом Семен Днепров. Режиссер фильма пожаловался Семену Цвигуну (заместитель председателя КГБ в 1967-82 гг.. – А.М.), что меня не отпускают на съемки…
А вот дослуживал я уже в Заполярье. За плохое поведение, в кандалах. Натворил делов. Была у меня симпатия с одной балериной, а у нее муж оказался офицером. Вот меня и отправили дослуживать в Заполярье.
– И Цвигун уже не помог?
– А съемки уже закончились.
– Звание народного артиста получили в 2007 году…
– Мне хотели его дать еще раньше, когда мне было пятьдесят, но засыпал один человек, великий народный артист. Не хочу его называть, он уже умер, но мы с ним были в прекрасных отношениях, он любил меня. Но когда узнал, что мне хотят дать звание, сказал: «Женьке Гладышеву «народного»? Рано. Пускай еще поработает. Мы в шестьдесят такие звание получали». Он подумал, наверное, что мне дают к сорокалетию, я ведь не выглядел на полтинник. И мне завернули, хотя представление подписала и Матвиенко, и представитель президента.
– А как вы относитесь к званиям?
– Однажды Эльдар Александрович Рязанов сказал ерунду: «Кому нужны эти звания? Представьте себе: заслуженный артист Италии Марчелло Мастрояни. Звучит смешно». И это сказал Рязанов, у которого было уже все – и звания, и премии. Тогда я ему ответил: «Звание – это единственная правительственная награда, которую артист может получить за многолетний труд в этой стране». Я лично в этой стране больше ничего не получал. Квартиру, дачу, машину покупал сам. А знаете, какая у меня пенсия? Девять тысяч рублей. У Панкратова-Черного семь. Когда я оформлял ее в пенсионном фонде, мне сказали: «Ой, Евгений Борисович, вы такую пенсию хорошую получили».
– Вы так интересно рассказываете про кино, но неужели за все эти годы не тянуло на сцену?
– Кажется, в 1979 году поставили пьесу Альдо Николаи «Бабочка-бабочка», я играл главную роль. Более того, знаменитая переводчица с итальянского Тамара Яковлевна Скуй пригласила автора, и мы с ним познакомились. «Это самая лучшая постановка, которую я видел на протяжении всех лет в разных театрах», – сказал он мне. Спектакль шел с успехом несколько лет.
Потом у меня был антрепризный спектакль «Петербургский синдром», где играл вместе с Анной Самохиной. Несмотря на то, что он был антрепризный, декорации и костюмы были прекрасные, как и актерский состав.
Несколько лет назад в театре на Васильевском играл Протасова в «Детях солнца». В кино мне эту роль никто не дал бы, а в театре дали. За несколько дней до спектакля отпускал небольшую бородку. Перечитал еще раз пьесу. Узнал, что это была первая пьеса Горького, он тогда еще не был буревестником революции. Он написал ее, когда сидел в одиночной камере Петропавловской крепости. Хорошая пьеса. Режиссер Владимир Туманов правильно сделал, что убрал в спектакле ожидания политических потрясений. Оставил самое главное – жизнь маленькой русской семьи. Остались только взаимоотношения и слепота Протасова. Я трактовал его так: может ли выдающийся художник или ученый жить и не видеть жизнь самых близких людей?
В моей трактовке в конце спектакля у него открываются глаза, и он видит, что сестра очень больна, психически, и что жена флиртует с другом, чтобы он наконец обратил на нее внимание, хотя и так любит ее. С точки зрения человеческих взаимоотношений, это очень современно.
– Как получилось, что Кончаловский пригласил вас в «Сибириаду»?
– Я снимался на Одесской киностудии в «Ненависти», кстати, это был один из первых советских боевиков. У меня была главная роль. Недавно пересматривал, здорово сделано, сейчас так не умеют. Фильм снимал Самвел Гаспаров, а автором сценария был Никита Михалков, его однокашник по мастерской у Ромма. У него возникли проблемы с монтажом, и Никита приехал помочь ему.
«А кто это такой? – спросил он Гаспарова, увидев меня. – На меня похож». «Женя Леонов». «Сын Леонова?». «Нет, просто однофамилец. Хороший парень».
В то время Кончаловский уже снимал «Сибириаду», нужно было снять довоенную и военную новеллу. Никита сказал про меня Кончаловскому, и меня пригласили на пробы. Они прошли с Еленой Кореневой. Андрон меня сразу утвердил – я попал в цель. Мне сделали серьезный грим – покрасили, оттопырили уши, подтянули нос, сделали веснушки, шрам. Лучшей работы у меня уже не будет. Это была работа с настоящим режиссером.
– Двойную фамилию вам, кажется, тоже Кончаловский придумал?
– Зашел разговор как писать мое имя в титрах. «Возьми псевдоним», – предложил он. – Ты Леонов по отцу, а какая фамилия была у мамы?». «Гладышева». «Вот и возьми ее». «Но меня все знают, как Леонова». «Пусть будет через дефис, а потом откажешься совсем от Леонова, останешься Гладышевым», – сказал Кончаловский. Так и осталось: где-то писали Леонов, где-то Леонов-Гладышев.
– Почему вы учились не в обычной городской школе, а в интернате?
– Это интернат номер десять в Невском районе, около речного вокзала. Его уже нет. В нем, кстати, учился и Александр Кавалеров.
Дело в том, что мы переехали в Ленинград из Вильнюса, потому что папа развелся с мамой. Ей было тяжело, она работала на заводе «Светлана», и пришлось отдать меня в интернат. На выходные я приходил домой.
Отец был военным летчиком. Во время войны бомбил Берлин. Вернулся в Гатчину, познакомился с мамой. Его мама Клавдия Семеновна Леонова была подполковником «Смерша» в Вильнюсе. Она еще во время войны работала в «Смерше», была орденоносцем, офицером НКВД.
– Рассказывала вам о своей работе?
– А что я мог понять в шесть лет? Видел, как она приходила с работы, снимала форму, выкладывала на стол наган. У нее почему-то был наган. Она иногда давала мне играть патроны. У нее был орден Ленина и два ордена Красного Знамени и орден Красной звезды. Серьезная была бабка.
Отец с мамой поехали в Вильнюс, у нас была роскошная офицерская квартира. Там я родился и прожил семь лет.
В первый класс я пошел в 218-ю школу на набережной Фонтанки, а со второго класса маме пришлось отдать меня в интернат. Нисколько не жалею что учился в нем, хотя когда возвращался домой на выходные, мальчишки кричали: «Женька детдомовский приехал!». Меня это нисколько не оскорбляло. У нас был драматический кружок, замечательные секции, и замечательные педагоги. Там я вышел в первый раз на сцену.
– Что за история с вашим дедом из Германии?
– Он был инвалидом второй группы, и в армию его не призвали в начале войны не призвали. Жил с семьей в Гатчине, немцы ее взяли в сентябре. Он шел выпивший от приятеля, его забрал немецкий патруль, а через три дня угнали на работы в Гамбург. Его жена, моя бабушка, осталась одна с пятью детьми. Больше они не виделись, его считали пропавшим без вести.
Когда мама вышла замуж, поменяла фамилию – стала Леоновой по мужу. Отец, как потом выяснилось, ее разыскивал много лет, но не мог найти, да и опасно было. Однажды в «Вечернем Ленинграде» появилось объявление: «Дмитрий Евгеньевич Гладышев разыскивает свою дочь, урожденную Людмилу Дмитриевну Гладышеву», и был указан телефон, ленинградский. Мамина подруга на заводе принесла газету на работу: «Люда, смотри, какое-то объявление». Мама прочитала: все сходится. Но звонить отказалась. «Мама, давай я позвоню», – сказал я. «Перестань, у тебя будут неприятности, из комсомола выгонят». Но я позвонил. К нам, в коммуналку, пришел какой-то дядька, показал фотографию: «Вы знаете этого человека?». Это был мамин отец. «Где он? Жив? Он в Ленинграде?» – спрашиваем мы. «Нет, в ФРГ». Этот человек оказался сыном второй жены моего деда, он с ней в немецком лагере познакомился, а ее сын остался в Ленинграде. Она и попросила его дать объявление.
Мама боялась, что это какая-то провокация, но поехала и убедилась, что это не афера. Потом поехал я. У него уже была другая семья – две дочери. Стал расспрашивать, как случилось, что он оказался в Германии. Дед очень хотел вернуться в Россию, но боялся. «Поехали, – говорил я, – уже перестройка». «Если я приеду, то сразу помру» – сказал он. Ему казалось, что его расстреляют за то, что он оказался в американской зоне после войны.
Дата интервью: 2012-04-07
